ДВОРНИКИ
Юле Линде

Похолодало. Кончилось лето,
похолодели плечи у мамы резко.
В лоб из соцсе́ти летит повестка
от родительского комитета.

«Значит так, мамаши-папаши.
Раз вы на карандашные
подставки по две с половиной тыщи
не сдаёте,
мы вам даём задание.
Задание для детей-идиотов
и вас, высоколобые нищие
неприкаянные.

Собрать гербарий.

С каждого штук по триста листьев,
каждый прогладить по обе стороны.
И тогда, может, ваших дебилов не отчислят
за то,
что позорятся в одной школе
с мажорами».

И покорились родители детей-изгоев,
интеллигенция и нищеброды,
и покорились, и вышли на дороженьку асфальтованную.
И не было скучно им:
кряхтя, нагибались они не за листьями,
а за Пушкиным,
Гойей
и каким-то там ещё поэтом — чуть-чуть с нищебродами зарифмовывается.

Готово. Гербарий собран,
спасены дети-отбросы общества.
Полночи мамаши листья утюжили
вместо рубашки для учёного мужа.
Круги под глазами, Персен…
Листья отправились в школу со всеми почестями.

А дворники во дворе,
почти как родители
(а кто-то из их числа!),
неприкаянно-интеллигентные,
банки, бычки, ошмётки газетные
с дороженьки асфальтованной вывезли.
Вывезли —
и увязли
в экзистенциальном кризисе.

Не было листьев. Ни одного.

…Уходят, уходят дворники.
Вслед за летом
уходят в ночь и в личностный кризис.
И сидят, и смеются где-то
в ворохе краденых листьев
мажорные
чёрные
во́роны.

* * *

Аня пишет в ночи преподу биологии.
— Тимур Адылевич, я передумала стать врачом.
Нет, вы учитель от бога,
и вы ни при чём.
Просто другие у меня теперь ценности.
Не бабское это дело —
крест кровавый нести.
Я стану моделью,
вот где мой крест, мой флаг, мой бич.
Перегорела я, Тимур Адылевич.

Ответ пришёл в шесть утра:
— В смысле?!

— В прямом.
Я не хочу окружать себя колбами
и прочим дерьмом.
Пора
на подиум, а потом
стану женой олигарха.
Отсужу детей, квартиру и выгоню нахер.
Жить буду на алименты, а годам к сорока
выйду за дряхлого старика.
Откинется через пару лет — мне наследство.
Ну и два сына будут меня содержать…
под конец-то.

Тимур Адылевич снял очки.
Перед глазами его безочковыми
вся жизнь пронеслась и распалась на атомы.
Всё то,
ради чего он жвачки
клеил на парты совковые,
ради чего крыл белый свет чёрным матом —
единственный смысл
видел он в гениальной девятикласснице,
той, что могла спасти человечество,
той, что готовил он в Первый мед.
Руки трясутся.

— Ань, ты серьёзно?
— Нет.

* * *

Те, кто на Сходне тусил,
во сне умирали,
так говорила Лу.
Спрашивала:
тебе не страшно?
Страшно не было. Я не тусила. Работала,
пока училась во МГЛУ.
Топала к остановке, за день устав и остыв.
И в переходе на Сходне слышала стёртый мотив.

Стёртый. Длинные волосы, чуть подбитый оскал.
Под Киша и Гражданку вечно с гитарой аскал.
Девок брал на руки, по переходу кружил.
— Лёгкая!..
(Лёгкая, ага. С понтом.)
Впрочем, и он там…
— Лёха, пусти!
Он не тусил там. Он жил.

А потом его сбила фура.
Он лишился руки.

Но нас направили совсем в другое отделение.
Нас направили в психиатрию.
С двух до пяти, стеклянную тару нельзя и курить.
Лёх, как же так…
Лёх, ты можешь уже говорить?

— А ведь тогда, на Чистяках,
я ему отказала.
Он и тогда носил меня на руках,
дембель, только с вокзала.
Спрашивал:
Лу, ты будешь со мной гулять?
Но он без хаера страшный был…
Блять.
А сейчас он с хаером и без руки.
Чёртова фура.
Чёртов район реки.
Часы посещений — с двух до пяти…
— Лёха, прости.

Дура.

* * *

Было у тебя не чудетство, просится рифма не та.
Была у тебя густая болотная темнота.
Тебя считали тихоней, слабой, местами ку-ку,
а ты считала нормальным, когда дерутся по трезвяку.
Тебя считали стервой, ледышкой, вообще ханжой,
а ты всего лишь тряслась от руки чужой.
В десятом — прозрение: надо что-то менять.
Дошло-таки, прелесть, но как же оставить мать?
Так и жила, клеем латая картонный щит,
в конце концов выкинула: вряд ли переборщит.
Так и тянула иглы из слабой груди,
яд выводила — без него пусто, поди.
— Эй, чего грустная? Ну-ка держись там!
Лишь бы. Лишь бы не. Лишь бы не стать садистом.

…Выросла. Вышла. Оставила не за спиной.
Оставила там, в парадигме какой-то иной.
Молчишь. Не от жалости к извергам-упырям.
Просто ты знаешь, что́ тебе скажут.
Ну прям!
Ты такая спокойная, будто в теплице росла.
Ты что, прозаик, не можешь без вымысла?

И появился он. Секунда глаза в глаза.
И вы понимаете оба. Что за…?
У вас одно прошлое на двоих.
Но ты спокойна.
Он — псих.

Путь человека всё же тернист и неисповедим.
А может, он просто не смог создать себе парадигм.

И он, с ядом, с иглами, видит в тебе врага.
Солидарность? С иглами? С ядом?
Ага!

И он нападает. А ты слышишь сдавленный смех.
Ты стала сильной, но не для всех.

А тебе все вокруг: забей, он не виноват,
посмотри на него, он же неадекват.
Тяжко ему приходилось наверняка.
Тебе не понять, мелкая ты пока.

Было у тебя не чудетство, просится рифма не та.
Была у тебя густая болотная темнота.
Тебя считали тихоней, слабой, местами ку-ку,
а ты считала нормальным, когда дерутся по трезвяку.
Эй, чего грустная? Ну-ка держись там!
Лишь бы.
Лишь бы не.
Лишь бы не стать садистом…

* * *

Конечно, помню такого.
Думаю даже о нём о таком.
Мы с мамой жили на Катукова,
он с мамой — за милицейским городком,
там, на трамвайном круге.
Наши мамы были подруги.

Школы у нас по разные стороны баррикады.
Моя школа рядом с Малой косой,
его гимназия у самого синего МКАДа.
Там кот учёный, тут леший вечно косой.
Он учился добру, я — злости.
Нас мамы таскали друг другу в гости.

Потом у него начался институт.
А я по частям себя собирала.
Были шумы то там, то тут,
да и вообще много всякого аморала.
Крашеными ногтями я раздирала тьму.
Гадами битыми — в сторону МКАДа. К нему.

К нему — нет, ничего такого.
Просто, наверно, там было меньшее зло.
Просто мне тяжко дышалось на Катукова.
У милицейского городка, впрочем, тоже нехило жгло.
Что за слова — аморал, гады?
Таких слов не должно быть у самого синего МКАДа.

Посмотри на себя, на кого ты похожа?
…Я порвала с ним тоже.

Прошло десять лет.
— Скоро будешь? — Скоро. Целую.
Тьмы больше нет.
Я переехала с острова за кольцевую.
О нём знала только через младшего брата.
Тоже от мамы съехал куда-то.

И вот однажды столкнулись в экспрессе четвёртом.
В моих краях у него подруга живёт.
Он чуть поседел и стал каким-то потёртым.
За плечами армия и развод.
— Ну как ты?
— Ничего. Еду встречать мужа.
А ты?
— Ничего. Бывало и хуже.

— Слушай, можно вопрос? Ты тогда меня почему гнобил?
Мне и так было тяжко.
— Господь с тобой. Я же тебя любил.
Как мог.
— Дебил
ты, Пашка.
Вообще-то я думала, что мудак.
Ошиблась.
— Да хватит тебе. Я настрадался и так.
— Ладно, мне выходить и потом на трамвай.
Ну бывай.

Я вышла на станции Тушино.
Грустно было.
Но хоть не душно.

* * *

щека мента на чайна-тауне
как подорожник на синяк
как на́ душу бальзам пахучий
как марганцовки физраствор

а марик что-то потерялся
а марик ну ты что ты где
пришёл за ручку с полицейским
чуть в эскалатор не убёг

и встал обиженно у стенда
с какой-то ме́тро-лабудой
а мент свой задний полупрофиль
к нам повернул и говорит

тебя как звать а ты подумал
что вдруг и раз и украдут
я говорю инстинкт отцовства
проснулся в дяденьке видать

и мы стоим как два дебила
и ржом и ржом и ржом и ржом
ну день тяжёлый чо хотите
и дети вынесли мозги

он повернулся к нам фасадом
мягкоголос и мягкощёк
и мягкошей и мягкоплечий
хороший в общем человек

сказал смех смехом но следите
мальчонка за руку бери
таких я разве что в кинохе
видала добрый овд

я говорю приятный дядька
и так по-книжному сказал
а юля — напиши стихи чтоль
хоть как-то чтобы искупить

сижу я значит искупаю
поэму трепетно пишу
надеюсь он про дядьку слышал
а мы ейбогу дураки

* * *

В литературной среде нужен чел специально обученный.
Который бы говорил:
Ваши стихи отдают злоебучиной!
Ах, нету сил!
Проза ваша в пространственно-временном континууме
не встанет даже харчком.
Критика в вашем голубином уме
сдохла — лежит ничком.
И ты, да, ты в синих штанах на галёрке —
Шекспира протри!
После твоих пьес нужно две тонны хлорки,
а то и три!
Детский писатель? Свои удивлённые зенки
обратно впучь!
Некуда деть больше твои нетленки!
Закрыли «Птюч»!

…Скажет всё это специально обученный чел
и бросится прочь бежать.
И тот, кто меньше других обалдел,
крикнет: а ну задержать!
И кинется вся писательская когорта
за ним в сортир.
Вместе. И все обидки забудутся к чёрту.
И будет мир.

* * *

Когда всё так ловко налажено
И счастьем наполнены дни,
В душе́ образуется скважина:
Душа твоя просит херни.

Покоя сухая оскомина,
Безоблачных дней череда —
Всё жёлто, пожухло, соломенно.
Душа без херни — никуда.

Солома на вид только хрупкая,
А ляжет на шею — аркан!
На службе херни спичка, трубка и
Горючего потный стакан…

И будет алеть адским заревом
Всё, что ты так долго берёг,
Всё, чем свой покой заговаривал,
Уйдёт, как Земля в Рагнарёк.

И не́ заживёт червоточина,
Хандрой твою душу кормя.
Всё. Дальше — объезд и обочина.
И друг твой навеки — …

* * *

Не верь великим извиняльщикам!

Кто на коленях виртуозно.

Багрову тень под белым плащиком

когда увидишь, будет поздно.

Не верь крутым прошупрощенникам!

Их принцип жизненный бесяч:

грехи легко смахнутся веником.

Косячь и кайся, и косячь!

Поверь тому, кто извиниться

не в силах: мнётся и тупит,

кто шуйцей трогает десницу

и прыщ на кепке теребит.

Танцор плохой — большие яйца, —

так Тараканы как-то спели.

А кто хреново извиняется,

тот человек на самом деле.

* * *

Чего только не было на лестничной клетке.
Бычки, водка с колой, водка без колы, охота крепкая.
Балтика семь
и всякие непоэтические субстанции.
Многое видела клетка, что с нею станется.

А сегодня там лежала пустая коробка.
Логитек Блади беспроводная.

Этого, клетка, ты не видала ещё, родная.
Лучше бычки, водка с пивом, ей-богу, лучше субстанции пятна.
Это тоже уродство, но хотя бы понятно.
А тут получается уродство в квадрате.
Интеллигентные люди, с клавиатурой, мать их.
Небось читают в интернете Софокла,
а сами коробку оставили мусорки около.
Небось цитаты из Гегеля постят в ленте.

Вы либо крестик снимите, либо трусы наденьте.

ДИРИЖЁРУ ФУРТВЕНГЛЕРУ

к вечеру мая дело
в поле по ветерку
дядька бежит офигело
с дырочкой в правом боку

когда-то был не дырявый
смеялся гладил кота
но выдернул палку справа
и пришла пустота

отныне свистит да свищет
в боку, даже не в груди
бежит со своей дырищей
уйди пустота уходи

демоны суки бляди
житья не дают итить
а палку назад не приладить
не вставить не вколотить

можно швырнуть её в омут
или отпугивать мух
но вышло по-иному
у дядьки открылся слух

что ж это правда крест мой
что всегда будет так
в поле гремит оркестр
и каждая муха в такт

дело под утро мая
и дирижёр ку-ку
светит и умирает
с дырочкой в правом боку

* * *

Это не Гагарина призрак и даже Армстронга не.

Это парень с Еката изолировался на луне.

Голый по пояс, газетная шляпа сползла на лоб.

Машет: он хоть и затворник, но не мизантроп.

Его даже в раздолбанный телескоп видно сразу.

Клеит обои: чёрные на белую базу.

Сверху на стену — ковёр, стержень интерьера.

У него тут своя разрежённая атмосфера.

А где-то там, далеко, Химмаш и улица Инженерная.

В доме светло, фуражка висит на стуле, немного нервная.

Где-то там, далеко, сквер, Ельцин-центр, Исеть.

Фуражка нервная. Сколько ещё висеть?

Я вернусь, милая, как только поклею обои на стену.

Я вернусь, милая, и сразу тебя надену.

И будет патруль, как мы любим, в котором никого не сгребут.

А пока — прости.

Пока я нужнее тут.

* * *

Всё было прежним: центр, метро Чайна-таун.
Улицы вправо и влево, взад-вперёд, ап энд даун.
А мы сидели в антикафе и английский дрючили.
А мы сидели в антикафе.
Три ключика.
Анти-Ритка и Анти-Марк буквы раскрашивали,
античай закусывали антисушками, антира́шеном.
Анти-Марк говорит: сейчас алфавит спою.
Эй, би, си, ди, ё, ка, эль, долбо-ю.
Антиокно пустое, даром что в небеса.
Ты в антипрописи к нему котика дописал.
Тихо на Чайна-тауне, глухо, даром что пуп земной.
Язык покажите, я не обижусь, это для [ð] межзубной.
Мы сидели в антикафе, английский мурыжили.
Мы сидели в антикафе.
Мы выжили.

* * *

В заброшенном детском лагере
на грязном полу бумажка,
подгнившая по краям.
Кушайте кашку,
там написано фломиком.
В лагере только собаки
да сторож
да борщевик,
но кто-то видит бумажку.
Кто-то видит
и лопает
потустороннюю манку
и чувствует, что живой.

* * *

Со мною случилось позорище:
Я сделал карточку в вуз.
Я правда такое уродище?
Я правда ходячий конфуз?

Я помесь хорька с терминатором?
Дарт Вейдера ужас ночной?
Достанет ли экзаменаторам
Силы общаться со мной?

Потом будет Нобеля премия,
И карточка — в топе гуглА.
И страха придёт эпидемия,
И землю накроет мгла…

Спасти можно цивилизацию
Ценою своей головы.
Всё.
Карточка в канализации.
Не быть мне студентом!
Увы…

* * *

В эту субботу пришла вселенская муть,
в эту субботу я прилегла вздремнуть.
Сон мой хранил от сора и мысленного гнилья
кот Павел — хранитель древнего знания, серый судья.
Кот Павел, как тёзка, царь-самодур,
ходит по дому, тыкдык-тыкдык, пур-пур-пур.
Всё в твоём сне кривое, назидательно молвит кот,
и ходит, и ходит, и орёт, и орёт, и орёт.
Ощерился, глаза вылупив и раскрыв пурпурную пасть,
всё ведь было не так, дура, учи матчасть!
С Гришкой сидишь, у вас ностальгия и разговор?
Детство кончилось, милая, Гришка нарик и вор.
Пойма снится тебе, малая родина, близкие берега?
Ну так засрали их, ещё я не родился тогда, ага.
Тебе явился Он? А когда ты Писание в руки брала?
Ах, в школе? Ну так ты память свою проебла.
Откуда я знаю всё это? Ну, вот те раз.
Я же хранитель снов, а не просто шерстяной пидарас.
Я тотем, а не щекастый обормот-раздолбай.
У меня священные знания.
Ладно, спи.
Баю-бай.

* * *

Вася Пупкин пишет сочинение.

Что в подарок ты хотел бы получить?

«Напишу-ка я пятьсот раз "деньги",

я же гений остроумия!

Ну а если мне училка влепит пару,

выложу тетрадку в интернет.

Скажут: литераторша мегера,

сорок кошек вместо мужа у неё!»

Вася Пупкин получил тетрадку,

полный светло-розовых надежд.

Он раскрыл её на середине,

побледнел, закрыл, опять открыл…

«Ну, за чувство юмора, пожалуй,

я тебя немножко похвалю.

В остальном, по гамбургскому счёту,

это не годится никуда.

(Почему по гамбургскому счёту,

спросишь ты, я ведь ещё дитя?

Раз дитя, пиши как остальные.

А ты планку задал до небес.)

В общем, ты вторичен, Вася Пупкин,

с точки зрения истории искусств.

Всё это в эпоху постмодерна

было триста миллионов раз.

Я пишу тебе об этом, чтобы

ты не выложил тетрадку в интернет,

от фанатов не ловил каменты,

мол, мегера, сорок кошек у неё.

Не печалься: у тебя задатки,

нужно только выучить матчасть.

Так что вот тебе запросы в гугле

(и видосы тоже не забудь).

Русский авангард, структурализм,

Всеволод Некрасов и Сапгир,

Холин, Сатуновский, дамба, клумба…

ну, короче, лианозовцы.

У тебя ведь по немецкому пятёрка?

Эрнста Янделя послушай-погляди.

Дальше тыкай по рандомным ссылкам

и смотри, куда тебя несёт.

Если мама хватится за сердце,

ты скажи: мам, это культпросвет.

Рядом усади, дай валерьянки,

от меня привет передавай.

Всё, кончаю. Вы над этим словом

ржёте, и поэтому скажу:

"Постиронию" загугли напоследок.

Дата. Подпись. МарьИвановна».

ПОСТПОСТМОДЕРНИСТСКОЕ

Напиши стихи обо всём, что видишь,
о прогулке по рельсам,
о кедах в песке,
о промзоне,
о бычках на мокром асфальте,
о радуге в бензиновых лужах,
о мосте,
необязательно разводном — не сужай аудиторию.

Стащи у брата учебник по философии,
погадай по нему и всё, что найдёшь, пришей швами наружу.
Так и разъясняй всем,
что прогулка по рельсам — экзистенция бытия,
кеды в песке — солипсизм,
промзона — диалектика ложной монады,
бычки на мокром асфальте — синергетические допущения,
радуга в бензиновых лужах — метафизика демиурга.
Только мост оставь просто мостом,
пусть избито,
ну скажи, мол, это на что-нибудь пародия.

Все купятся на твою уловку,
или никто не купится,
но какая разница?
Стихи уже существуют,
и они всё равно
о прогулке по рельсам,
о кедах в песке,
о промзоне,
о бычках на мокром асфальте,
о радуге в бензиновых лужах
и мосте.
И это прекрасно.

* * *

Мне нужно сделать официальное заявление:

Яростные мальчики — новое литературное направление.

Впрочем, оно было всегда, поскольку всегда в сердцах таилась обида.

Яростные мальчики делятся на три вида.

Локальный мальчик видит в каждом окружающем его человеке изъян.

Все вокруг мудаки, а я Д'Артаньян.

Все вы пытаетесь меня обидеть, но вам не замарать белого моего плаща.

Нет, я не буду плакать! Не буду… Не буду пла… ой… ща…

Но это в лучшем случае психологическая проза, в худшем описание мещанского быта.

То ли дело глобальный мальчик: душа его распахнута миру, и белое пальто широко раскрыто.

Глобальный мальчик знает: мудаки — это вся земля.

Вы неправильно спите, пьёте, живёте, верите в бога, бля!

Третий вид, наиболее мне симпатичный, —

это мальчик самокритичный.

У него плащ не белый, а серый, и следы бича на бледной усталой коже.

Все вокруг мудаки… Я тоже…

Литература процесс живой, что-то приходит, что-то уходит, а мальчики остаются.

То одни, то другие, и вокруг выдуманные обиды, как девочки, вьются.

Так и гуляют по свету, вечные пацаны, а годы проходят мимо.

Наверное, хорошо: что-то в этом мире должно быть несокрушимо.

P. S. Впрочем, есть ещё один вид — мальчик ворчащий.

Он ворчит, даже если целуется с девой в бамбуковой чаще.

Ворчит, даже когда бьётся в оргазмичной агонии.

Но он не вошёл в список, потому что, к счастью, не чужд самоиронии.

* * *

Если однажды мне в голову хлынет моча,
в ней (в голове, не моче) поселится Чехов, и Достоевский будет подсказывать из-за плеча,
хотя нет: к тому времени они уже будут просто
СашПушки, Юричи, Гончары, Есеньки и Досты,
и остальные без отчества Антоны,
а современники, мол, все графомании генерируют тонны,
а ещё в районе пупка заведётся Агния Львовна Барто
и произрастёт из кожи белое, как неизмаранный лист бумаги, пальто,
когда я стану ездить по всяким писательским фестам
и глядеть на всех не лицом, а как будто бы прочим местом,
когда я буду вся такая в литературных делах искушённая,
и ни разу не улыбнётся рожа моя, от скуки давно иссушённая,
когда молодых писателей я начну презирать, хотя не читала у них ни буквы,
и на их выступлении делать вид, будто наелась в лучшем случае клюквы,
когда напишу издательству, которое моё имя однажды открыло,
что больше у них не буду печататься, так как портфель их заполонили какие-то рыла,
когда с реальностью связь до такой меры утрачу,
что шедеврами назову свои тексты, даже если они будут «ебу и плачу»,
лучшей метафорой в них будет пирог с облепихою,
а героиня — избалованной малолетней жлобихою,
и пошлость будет на каждой странице звенеть, как яйца у терминатора,
и моим кругом общения будут таких же, как я, два-три ебанатора,
когда пальто моё белое будет уже не пальто, а целая белая ширма,
и я отрежу ею себя от мира, поскольку непогрешима,
когда буду цвет нации, пуп земли, верхушка общества, последняя правды инстанция,
а другие — харчок или ещё какая-нибудь субстанция,
когда настолько воспарю надо всеми, что даже на одиночество некому будет пожаловаться…

Здесь бы впору сказать «пристрелите», но нет.
Просто пните.
И разбудите меня, пожалуйста.

* * *

— Мы начинаем беседу «Детское чтение».
С нами эксперт по этому непростому вопросу. Добрый день.
— В городе Волгограде жители смогут проголосовать через пень.
— Вот мы имеем проблему: дети не читают. Как же так?
— Чтобы найти русских троллей, корреспондент CNN залез в мусорный бак.
— Думаю, вы согласитесь, что детей нужно поддерживать. Всё дело в климате.
— Рэпер Баста прокомментировал возможный поединок с Тимати.
— А может, есть интуитивные способы заставить читать? Ну, чтоб это село прям на подкорку?
— Привившимся от Ковид-19 раздали марихуану в центре Нью-Йорка.
— Да, вот точно, нужно сделать как-то посовременнее школьный урок…
— Жители деревни Грязь не поздравили Пугачёву из-за разбитых дорог.
— Как же всё-таки детям покинуть комфортную зону?
— Благодаря голу Капризова «Миннесота» в матче НХЛ обошла «Аризону».
— Интересно! Расскажите подробнее о вашей теории.
— ДНК древнего медведя удалось извлечь из почвы в пещере, впервые в истории.
— Да что вы! Так как, значит, прививать детям любовь к книге?
— «Арсенал», «Ливерпуль» и «Тоттенхэм» объявили о выходе из Суперлиги.
— Очень грустно, что гаджеты сегодня милее юному человеку…
— Российский миллиардер обрушился с критикой на ипотеку.
— Теперь поговорим про подростков. Почему, по-вашему, с чтением у них обстоит не очень?
— Главу депздрава задержали по превышению полномочин.
— Как вы считаете, почему дети сейчас читают не слишком много?
— Певец Кирилл Туриченко покинул телепроект «Маска» в образе носорога.
— Давайте резюмировать. Что же может послужить ребёнку хорошим мотивом?
— Арбитра отправили в пожизненный бан после матча «Ростова» с «Локомотивом».
— Благодарю за беседу! С вами была программа «Детское чтение». Пусть наши дети растут, много-много читая!
— Эмбрион гибрида человека и обезьяны впервые создан учёными США и Китая.

* * *

— Жена должна борщи варить и в койке кувыркаться, —
сказал он прикроватному менту.
Мент выглянул из ОВД района Прикровации:
— Исполню, так и быть, твою мечту!

И наш герой исчез. Уже прошло полгода,
его никто не видел с этих пор.
Но говорят, что он обрёл свою свободу
с женой мечты во мраке серых штор.

Там койка. В ней — она. В глухом трико совковом
ногой кидает борщ на кувырке.
А он сидит в углу, свекольным страхом скован,
и лишь кольцо дрожит чуть на руке.

* * *

Раньше я была рыцарь ордена грязной лиги,

а сейчас открыла в контакте аудиокниги.

Раньше я была знатная распиздяйка,

а сейчас я стала образцовая в дому хозяйка.

Там по всяким делам башку ломает Болконский,

тут я сгребаю хлам — кухонный и балконский.

Там с бакенбардами врач предлагает всё уничтожить,

тут выметаю срач, ну чтобы до основания тоже.

Там Вера Пална, бывшая Лопухова, стала Кирсанова,

тут я старые плинтуса дубовые крашу заново.

Там старуху пришил топором кто-то больно храбрый,

тут я энтропии разгром делаю адской шваброй.

Там Ставрогин и Лиза придвинулись к самому краю,

тут я высунулась до карниза и валиком драю, драю.

Там — эй, не рубите сада, земли дачникам хватит, придурки!

Тут я прикидываю, чего надо: бульдозер, клей, штукатурки.

Раньше гуляла и пела я песенки в белой роще,

а сейчас роща белая просит лицо попроще.

Я забросила дом, я расхерачила комп, я забила…

Раньше — не всё ли равно,

что было,

то было,

то было.

* * *

стены имеют уши
улица — тысячи глаз
по улице гордо едет
туго набитый камаз
он перевозит детали
для малышовых книг
вы про него читали
герой тысячелик
медведь — на встречу с богиней
заяц — на странствий зов
а тигр отказался от зова
других ищите лохов
кошка не верит в кэмпбелла
ей още наплевать
сама по себе гуляла
гуляю и буду гулять
едет камаз по улице
тысячеликий герой
и скажут потом родители
обложки совсем отстой

* * *

А я не люблю лето, даже если кто и считает, что надо.
Фанаты лета, отлезьте. Привет, прохлада.
В летний период понятие «непоэтично»
расщепляется на «потно» и «неэстетично».
Но расщепляются не только лишь семантические единицы.
Ещё мозг по швам разбегается — не зашиться.
Люди трясут своими активными жизненными позициями,
энергиями, коммуникациями и просто позитивными лицами.
Всё, что весной вызывали вы, товарищи экзорцисты в кадровом отделе,
повылезало летом наружу. Вы сами того хотели.
В интернете не лучше: пляжи, выпускники, на даче какой-то слизни.
У кого фотик сломался, пишут в сто первый раз о маленькой жизни.
Кто школота, те пишут: «Лето мы проморгали».
Товарищи школьники, научите, как его проморгать? Залипнуть в астрале?
Лучшее, что летом может случиться, — это сентябрь.
Чтоб снова быть полным сил, ну или не помидором хотя бы.
Чтобы двадцатку за окнами рисовала палочка ртути.
Чтобы на небе не вот это вот всё, а благородные тучи.
Лопнул душный пузырь, схлопнулся временной вакуум.
Кронос не подавился, выкушав дней девяносто с гаком.
Позади ситцево-тряпочная вакханалия под названием «лето».
У меня всё. А теперь можете банить меня за это.

ОТКАЗЫ ДЕТСКИМ ПИСАТЕЛЯМ

Возраст ЦА размыт. Герою в начале десять, а в конце уже двадцать.
Без актуальной повестки, травли, насилия не суваться!
Почему в финале герой не рыдает, однако?
Объём не тот. Нужно ровно 444 444 знака.
Странный герой в клетчатой куртке — он педофил, что ли?
Не знаю, меня как-то не зацепило. Миленько, но не боле.
Автор, вы не побеждали в конкурсах? Как же так?
Это не про современный мир. Нету гаджетов.
Много неприличных слов. Например, дура.
Почему никто не ходит в сортир? Автор, где натура?
Почему никто не ходит в сортир? Где юмор, товарищ автор?
Малоизвестных писак не берём. Мы смотрим сегодня в завтра.
В книге целуются. Читатели поцелуются, залетят и родят на вокзале.
Вы знаете, мы бы издали, но маркетологи против. «Книга не правельная», — сказали.
Герои курят. Нехорошо! Кстати, у вас не найдётся сиги?
Ничего личного, просто писатель Очаков-Водкин плохо отзывался о вашей книге.
Где конфликт, развязка, завязка? Я всё знаю, училась на сценариста!
У главгероя семья слишком милая. Можно как-нибудь поговнистей?
Характеров нет. В каждой повести должны быть: аутсайдер, два дальнобойщика и картодром.
СТИХИ НЕ БЕРЁМ!!!
Где мораль вашей книжки? Чему она учит ребёнка?
Слишком многому ваша книжка учит. Слишком для нас умно, слишком тонко.
Главгерой в красной кепке. Красный травмирует! Деток-то пощадите!
Мы очень хотим вас издать. Но наш портфель переполнен сказками про брандашмыбзиков. Через сто лет приходите.

* * *

В литературе штамп есть мерзкий —
«писатель молодой и дерзкий».
Рифма «мерзкий и дерзкий», правда, тоже штамп феерический,
но будем считать, что сам себя пародирует стих постмодернический.
Наверно, у тех, кто это придумал, намерения добрые были.
Ну, там, свободный полёт, свежий воздух и прочее психобилли.
И сразу привет, шестидесятые, Джон, Ринго и Пол.
А, блин, и Джордж. Ну, в общем, такая ассоциация, мол.

Отлично, только моя развита́я фантазия
рисует не Джорджа с Полом, а всякие безобразия.
Чувствуете? Уже атмосферой запахло влюблённой!
Чувствую. Это Серый закинулся водкой палёной.
Видите? Идут на балкон, идеи сеют смелые, вечные, позитивные!
Вижу. Это Димон на людей кидает изделия контрацептивные.
Слышите? Вперёд толкают! Нам всем не хватало толчка!
Слышу. Это Катя пинает пустую бутылку очка.
Понимаете? С лица земли что-то там сотрёт молодая шпана!
Понимаю. Лоб, нос, рот и на лямках резиновых — два штана.

Молодость — это прекрасно, а штампы — кака.
Лучше уж быть молодым и робким, однако.
Лучше ступать шагом размеренным, пенсионерским.
Да всё что угодно лучше, чем быть молодым и дерзким.

* * *

Я говорю им: вы верите в бирюзового слоника?

Нет? Вот то же самое для меня соционика.

Большей фигни не сыщешь на всей земле.

И хватит уже смешить мои тапочки, силь ву пле.

Великого де Бальзака Оноре вы Балем зовёте ласково,

будто в линялых портках с ним во дворе запоем читали Хераскова.

Когда вы говорите: между Шекспиром и Дюмой я разрывался, но понял потом: я Гамлет,

я отвечаю: мой племяш тоже дурной: в старкрафты гамает.

Как только решите мне сообщить неотложненько, что ваш сосед дядя Коля — Жуков,

маякните. Я вам подарю мороженку, чтоб больше не издавали звуков.

Когда вы, зардясь от сомнения мук, шепчете: я ГекслЯ,

мне хочется сделать вам левый хук, ну и правый гек опосля.

Если вы хнычете, что вы Есенин и любите — вот незадача! — Габена,

я за шкирняк обоих возьму перед всеми и спарю самозабвенно.

Здесь о Робеспьере охота сказать, да увы, не могу я,

потому что рифма получится неприличная. А, впрочем, какого лешего.

Не для моей, короче, нервной системы слушать этот сыр-бор.

А вы как хотите. Но типировать вам приспичило — типировать дуйте в свой двор.

…Я всё сказала.

Они говорят:

— Что и требовалось доказать тебе, Аль.

Мы поняли. Соционика в действии.

Ты Баль.

ОДА РАВНОВЕСИЮ

1
Однажды проктолог зафрендил меня
В бескрайних соцсе́ти просторах.
Делился работой он день ото дня,
Рентгенов выкладывал ворох.

У этого с лампочкой трюк прогорел,
Проктологом пойман с поличным.
А тот слишком много на стуле сидел.
А с виду казался приличным…

Прекрасно, когда ты работой влеком
И будни тебе слаще мёда.
И счастье в труде!.. Но совсем не о том
Моя философская ода.

…Отправила в бан я светило наук,
Админам ещё настучала.
Я верю: совсем не бессмысленный звук —
Этическое, бля, начало.

2
Шли годы. Плодились в моих соцсетях
Редакторы разных пошибов.
И плачут они о своих горестЯх —
Об авторских письмах паршивых.

«“Любезный редактор” — ну что за слова!
Нашёлся писатель болезный.
Я если в маразме погрязну — едва
Сказать догадаюсь “любезный”!»

«Ко мне графоманов нагрянул косарь.
Я буду выкладывать перлы!
Имею права, не дрожащая тварь!
Писать надо грамотней, херли!»

3
Ах, если бы время назад провернуть!
Прости меня, доктор-светило!
Попался бы позже ты мне как-нибудь —
Я б век про тебя не забыла.

Контакты твои я давала бы впредь
Словесной братве вероломной.
И век нам с тобой без гроша не сидеть
С такой клиентурой огромной.

Ты б миру являл их с нежданных сторон,
В ответ их вестям — твои вести.
И так бы свершался природный закон,
Земля бы пришла в равновесье.

Конечно же, шуточный это стишок —
Разбавить печаль в мире бренном.
Но помни, редактор: на каждый грешок
Найдётся ответ свой.
С рентгеном.

ВСТУПИТЕЛЬНЫЙ ВО ВРЕМЕНА САМИ ЗНАЕТЕ ЧЕГО

Я сегодня последняя падла.
Я котов убрала из комнаты.
Чтоб Санёк не блевал в центре кадра,
а Пахан не орал, как ёбнутый.
Плакали они, плакали,
но декан факультета их спас:
— Всякие звери — собака ли,
кот — не смущают нас.
…Счастлива моя моська!
Настежь распахнута дверь!
Тупить не станут авось-ка!
А станут — всё это херь!
Санёк присягнул мурчательству,
план задний украсил Пахан.
Не дали свершиться предательству!
Спасибо, товарищ декан!!!

* * *

Сегодня поговорим про тему феминитивную.

Я постараюсь быть конструктивною.

Глаголить вдумчиво и ковыряться — не в носу, но в полутонах.

Поэтому надеюсь, что никто, возмутившись, не улетит на Плутон, суканах.

Так вот. По мне, причиндалы вроде суффикса «к»

противоречат идее, которую сами же двигают. Лицо-рука!

Вот есть основа производящая — исходник.

Например, «автор» — мужского рода, негодник.

Если нашлёпку к нему прилепить, получится производное. Дериват.

А ведь это то, отчего нагреваются пуканы, как на плите в пять киловатт.

Вторсырьё, секонд-хенд, Адама ребро.

Слово «авторка» вторично по отношению к «автор».

Такие дела, бро.

Что делать? Я предложила бы выход иной, и плевать на моду.

Нужно, чтобы профессии стали общего роду.

К этому есть предпосылки. «Врач прописала рецепт» — норма словарная.

Но «моя врач» — увы, всё ещё просторечка зашкварная.

А как сделать, чтобы ушёл зашквар? Правильно: употреблять.

Многое стало нормой таким путём. Например, слово «зонт».

…У меня всё. Слава богу, удалось обойтись без слов вроде «узус»

(за это слово спасибо моему вузу-с).

Потому что, во-первых, над ним начинают ржать,

а во-вторых, тут важно зауми избежать.

А теперь я пойду — надо котов помочить водичкой холодной.

О питомцах забота важнее любого трёпа о фигне производной.

* * *

Некоторые товарищи во Вконтактике
добавляют тебя, чтобы ты глядел на их буквенно-художественные практики.
Но, поглядев практики на твоей собственной стене,
они тебя удаляют. Не в писателях, а в читателях нуждались оне.

Мне это напоминает случай
из тех времён, когда каждый заведовал личной кассетной кучей,
когда только рокеры обтягивали свои могучие члены косухой
и когда клеили девок словами «на́ вот, послухай».

…Полянка, очко, смех, волейбол и чья-то возня из-под кустика.
Я на пеньке сижу, а рядом гитара. Акустика.
Чья — без понятия. Но, кажется, хозяин пребывал под кустом.
Однако мы не о том.

Сижу, никого не трогаю, значит. Гармония. Но тут ко мне подсел Жора Клещ.
— Давай сыграю тебе одну вещь!
Он положил гитару на ноги, средний палец отклячил гордо
и сыграл «чайф» на целых четыре аккорда.

Я вежливо слушала.
— Чего мы здесь-то сидим? — спросил он. — Пошли в кусты, все нормальные люди там ужо!
— Ага, — ответила я, взяла гитару и начала играть Сатриани Джо.
Недавно я разучила «под дождём слёзы».
…Вдруг ничего не осталось от Жориной гордой позы.
— Да это легко, — утешила я его. — Просто не аккорды, а табы.
Жора надулся и ускакал к другому пеньку. Там тоже сидели бабы.

Надеюсь, они гитаристами не были и Жора успех поимел.
К чему я всё это? Не помню.
Я забывчивый чел.

* * *

Все говорят: Паустовского надо читать в сорокет.

В список на лето пихать его — бред.

В программу первого класса впендюривать — адский маразм!

Кто это выдумал, в сортире сидел, когда раздавали разум.

…Я не согласна. Всё дело в том,

что Паустовский в детстве — кайф, отложенный на потом.

В шесть лет вы стонете: за что мне буквы столь мракобесные?

А в тридцать вы вспоминаете годы чудесные.

В семь лет вы над Паустовским, хныкая, гнули спину,

а в тридцать три, как старому другу, рады Георгиевичу Константину.

В восемь лет плакали: зачем это задали? Не мудаки ли, ну ли?

А в сорок два вы товарищ простой: сели и взностальгнули.

В десять вы обещаете: школу закончу — никаких Паустовских, даю слово чести!

В сорок пять нарушаете — и детство играет в пикантном месте.

В общем, от Паустовского руки прочь!

Это кайф, на потом отложенный.

У меня всё, короч.

* * *

Идёт по бульвару девятый класс,
юноши хрупки, тонки.
Видно щиколотки, не видно глаз,
песня в колонке.

Какой-то, не знаю, моднявый бит
посреди текстова поля.
Он тебя целует, что любит, говорит, —
знакомо до боли.

И ночами обнимает, — так поют школоте,
и что-то ещё про сердце.
Кто был в девяностых, знают слова, даже те,
кто носил берцы.

— А что за песня? — спросил другой хрупкий человек.
(Кедом бутыль ковырнули.)
— Хз. Сто лет назад кто-то пел этот трек,
и вот кавернули.
Да пофиг на это, говорю я тебе!
Ты басики слушай, басики!

…Я шла по бульвару, а на столбе
тикали часики.

* * *

белые геологи
под голой скатертью
головы тёплые
с полки скатываются
головы ржавые
в раковине обсыхают
Гришка-вожатый
головы хает
Гришка-вожатый
в шортах с пальмами
орёт на скатерть
ненормальные
тут же люди
а вы геологи
тут же люди
а у вас головы
кати́тесь в раковину
пусть заржавеют
живее дуйте
живей
живее

* * *

Большинство людей, у которых есть татушки,
за комментарии к ним готовы вписать с вертушки.
Вот и я на своём веку люлей за такое отвесила,
но сейчас подостыла. Старость не радость, а маразм не… короче, невесело.

…Сижу я на остановке, автобуса жду.
Со мной мужичок.
— Девушка, покажи свою лабуду!
Зачем ты нарисовала это? — молвил, перегаром дыша
так, что вместе с пара́ми, казалось, вот-вот вылетит его душа.

Лет десять назад я бы ему всё предъявила.
И что он дурак, и что мудрость его стороной обходила,
и что шёл бы он в пень, и что шёл бы он в сад,
и что лучше тату, чем пропитый фасад.

Но то было давно, а сейчас моя няшная физия
никак не вяжется с этакой досадной коллизией.
И лето, и солнце, и соотношение в крови гормон
не дали сказать мужичку, что редиска он.

Но промолчать совсем — к счастью, нет у меня такой мудрости.
Я улыбнулась ему, показав верхние, нижние, клыки и даже бесячий зуб мудрости.

— Ну, — ответила я, — дело такое,
что у всех своё. Кто-то уходит в запои,
а кто-то татухи делает. Мир многообразен, и это прекрасно. Аминь!

Мужичок сдулся, прыгнул в автобус и умчал в глубокую летнюю синь.

ПРО ЖОПУ И СЕМИОТИКУ. ЭЛЕГИЯ

Сижу на скамейке, со мной семиотики целый том — белый такой, кирпичный.

Но смотрю в книгу — вижу не фигу даже, а знак ещё более неприличный.

Не идёт ничего в меня, но не потому что тупло я.

Ну, это тоже, но дело в другом.

Я вспоминаю былое.

…Месяц назад на этом же месте тусили бабули.

О медицинской ситуации дискуссию развернули.

Ну, там, переполнены поликлиники и вообще всё тяжко.

И без бумажки ты, как говорится, букашка.

И тут одна из бабулек сказала про жопу что-то.

Сказала метафорично, уровнем анекдота.

Я думала записать, но решила — запомню такой хардкор.

Ну, что я тупло, поняли даже те, кто сомневался во мне до сих пор.

Записывать надо не только ночные мысли, но и то, что видал во дворе!

Шутка про жопу канула. Я в депре.

А ведь могла бы в рассказ, в очерк, в роман, наконец, её вставить…

Но ничего уже не исправить.

Взор мой поник, жизни огонь зачах.

Какой Якобсон, какая семиотика нах?

Впрочем, я знаю: чуть погрущу, и рассеется горя туман.

Литература не рухнет с того, что я не вставила жопу в роман.

* * *

Все хотят писать хорошие стихи,

Никто не хочет писать плохие.

Бедные плохие стихи,

Я буду вас писать, не оставлю

Во мраке безмолвия.

Вместе мы соберем урожай

Презрения и недоумения,

Но будем живы.

В. Пуханов

Об этом лучше Пуханова никто не напишет уже,
но я на это болт клала в сиреневом неглиже.
Будем считать, что у меня плохой стих, о котором у Пуханова речь.
Стих про кино. Кто виноват, что делать и куды бечь.

Есть фильмы, во все места зацелованные эстетами,
а есть битые ихними же кастетами.
Первые называются сильными за каким-то хреном,
от них умные зрители в экстазе сползают по стенам,
вторые почему-то слабыми называются,
от них тоже сползают, но — плеваются.
Первые полны странных разговоров и многозначительных пауз,
тогда про них возбуждённо говорят: «Это артхаус».
Вторые попроще, о добрых людях и с хорошим концом,
про них говорят: «Так не бывает!» и смотрят в пол разочарованным концом.
В первых ужасно всё в нашей непромытой РФ,
за это их награждают в Европе, едва узрев.
Во вторых всё более-менее как везде,
поэтому в рейтинге кинокритиков они… нет, не там, где рифма просится, а вне рейтинга вообще.
В первых герои льют байронические сопли весь хронометраж,
во вторых распространён семейный типаж.
Поэтому с первых критики прутся: как умно, как тонко, Печорин на новый лад!,
а со вторых бесятся: про семью пусть быдлонавты глядят.
В первых актёры бормочут, будто у них во рту каша или что-нибудь вовсе малоприличное,
во вторых говорят чётко, и критики надуваются: «Неорганичные!»

…Конечно, я б могла ещё долго сопоставлять,
но погода шепчет: пора пойти погулять.
Что это вообще: сильный — хороший, а слабый — плохой? Социальный, бля, дарвинизм!
Пойду гулять и смотреть слабые фильмы. А над сильными образованные господа пусть продолжают свой онанизм.

* * *

По вопросам излишне стрёмным
в прозе стыдно порой писать,
не прихлопнешь гробом двухтомным
тараканов башковых рать.
Были молоды мы когда там?
Мы не знали про слово стыд,
рассуждали о счастье матом,
презирали поганый быт.
В мишуре мы тонули вязкой,
под личиной под плутовской
убивали друг друга лаской,
воскрешали потом тоской.
Повисали на ржавых ставнях
полудетской наивной лжи,
говорили с луной на равных,
о запястья точа ножи.
Что-то сгнило в именье датском,
утекло много сточных вод,
и как будто в бреду мудацком
люди смотрят на небосвод.
Этот разум попутал с грыжей,
этот дрочит на старый шрам,
эту люди в одежде рыжей
обратили к своим богам,
тут на родину бури льются,
там инаким дают пизды —
эпидемия революций
в полной пепельнице воды.
Я не знаю ни что тут сделать,
ни закончить как этот стих:
за стихи отвечавший демон
был нормальным — стал тоже псих.
Да и чёрт с ним, пойду восвояси.
Вы туда же идите все.
На восьмёрке ли, на Пегасе,
в шестидесятый год или в две тысячи се…

* * *

Когда я говорю, что у меня неписуха,
все сокрушаются: муза твоя потаскуха!
Ну ничего, это тьма перед светом, запор перед словесным поносом.
Надо только к мирозданию обратиться с запросом.

От этих слов я, честно говоря, фигею.
Если пишется, ты на клаву льёшь кровь, по Хемингуэю.
Если не пишется, значит, нечему кровоточить.
Желаете вдохновения — желаете мне обратно всё раскурочить.

Для меня неписуха не тьма, скорей островок покоя.
Я уже и забыла, что это такое.
Это следует пережить, а не давить себя, словно пачку «Московская слобода».
Потому что выдавится лабуда.

Это моя позиция, у кого-то она иная.
Вы меня услыхали. С этой фразы все бесятся, ногами её пиная.
Но мне она нравится. Понимать не надо, услышать лишь.
А я пойду жить, пока в башке воцарилась тихая неписунская тишь.

* * *

Их поступь горда, их указания чётки:
не выкладывайте на Девятое мая фотки!
Про дедов не пишите ничего в мордокнижие!
И вообще лучше бы постыдились, бесстыжие.

…Я соглашусь. И без того полно интересного в соцсети.
К этому пришёл электрик и вырубил комп из сети.
Этому за дырку в носке нагрубил врач.
Тут кулинары за дрожжевое тесто подняли срач.

Того толкнул в автобусе какой-то мудила.
А вот фотография тётки, похожей на крокодила.
Автор поста снял её в метро на айфон.
Рядом сидит мужик её, долбаный солдафон.

Маминому ребёнку сделали замечание в школе.
А ну-ка жрите училку! Слабаки, что ли?
Моя девочка умница, в толчке написала слоган.
«Восьмое марта не про цветы». Читатель растроган.

Таракан в кухне, разборки между поэтами,
ещё один кулинарный срач, теперь уже за котлетами,
слякоть весенняя, нарушивший этикет контролёр,
а таракан-то свой или гастролёр?,
сломанный ноготь и порванные колготки…

Не надо. Не выкладывайте туда на Девятое мая фотки.

* * *

Я к мату стала равнодушна.
Наверно, кризис средних лет;
но мне теперь ужасно скучно
из матюков слагать куплет.

Я к мату стала безразлична.
Не манят в небо этажи.
Избито, глупо и вторично,
как сиги, дым и гаражи.

Такой недуг не вмиг случится,
крадётся подло по чуть-чуть.
Глядишь, и в мозг уже стучится:
недуг, вмиг, впредь, вовек, отнюдь.

Но не горюнюсь, не ропщу я:
за мудрость возраста то мзда.
Здесь две пустых оставлю строчки.
Пусть их заполнит молодёжь.

* * *

Что это я пишу обо всякой фигне без разбору?
Сегодня хочу я оду спеть физраствору.
О силе целительной в воде разведённых солей.
Да и стоит он каких-то долбаных сто рублей.

Я сдаю кровь уже восемь лет с гаком.
До почётного донора, правда, мне ещё как до луны раком.
Всё потому, что кружилась башка и я делала перерывы в стаже.
Раза три чуть в обморок не грохнулась даже.
В одном пункте мне предложили раствором этим залиться.
«Наверно, хрень какая-то, — подумала я, ослица. —
И без неё справлюсь. Что я, трепетная какая-то лань?»
И в тот же день со мной случилась обморочная срань.
Потом в другой переливочный пункт занёс меня фатум.
Там, видимо, привыкли общаться с нашим дурацким братом.
Там надо, не надо — даже не поднимают вопрос.
А просто льют его — и досвидос.

Чёрт, ну я же видела, что лаборант смотрит хитро!
Когда дошло, во мне этой штуки было пол-литра.
— Мы всем, — говорит, — под занавес наливаем физа.
А то начинается: не хочу, не буду, и всякая другая шиза.

Так я и шла домой, булькая хлоридом натрия пять по сто.
По дороге поняла, что что-то не то.
Почему башка не кружится, как всегда после кроводачного акта?
Даже обидно как-то.

Жить стало лучше, жить веселей стало с этих пор!
Как хорошо не бледнеть под лаборантов испуганный хор,
как замечательно не сползать соплёй по забору.
И всё это благодаря физраствору!
Отныне я всегда просить буду эти пятьсот кубов.
(Кубы — это жаргон врачебный.)
Короче! Раствор хлорида натрия — моя любов!!!

* * *

Уже второй день я хожу и тихонько злюсь.
Физраствору я оду сложила, теперь на очереди отводный блюз.
Отвод — это когда в центре крови тебя посылают лесом.
Иди, говорят, примус чини, закидывайся железом.
Поднимай всякие тромбоциты и прочий гемоглобин.
И через месяц приходи снова, блин.
…Я шла домой походкой не очень бравою.
Теперь сижу примус чиню, пилюли хаваю.
О них тётки в отзывах пишут — побочка в виде блевот.
За восемь лет у меня это третий отвод.
Если часто сдавать, то бывает такая параша.
Надеюсь, меня минует блевотная чаша.
Может, у тёток был токсикоз, а подумали на пилюли.
В общем, посмотрим.
Продолжение следует, хули.

* * *

1
Некто в просторах сети написал: волонтёры, зачем вы зовёте себя волонтёрами?
Не будьте, право, такими понторезами, понтокрутами, понтодёрами.
Пишите просто: человек, помогающий кому-то бесплатно.
Скромными надо быть, понятно?!

Я соглашусь. От называния вещей по именам следует отказаться.
Ещё платочком себя покрыть и лишь во тьме лобызаться.
В честь этого озарения я даже написала стих.
Думаю, его одобрит блогерское высочество их.

2
Над горизонтом поднялся ввысь кусок оранжевой плазмы.
Я откинула прямоугольник из ткани, подавила зевательные спазмы.
Верхние конечности вымыла в той части санузла, которая поприличнее.
Набрала кислороду в место, откуда растут признаки половые вторичные.

Потом почистила белые штуки у себя во рту.
Пошла в помещение, где обычно держат плиту.
Зёрна сварила бодрящие такие, коричневые.
Гущу выкинула в часть санузла, которая неприличневая.

И тут животные с усами и мехом ко мне нагрянули.
Требуют накласть им в миски фабричные гранулы.
Я подчинилась, каждого по задней поверхности туловища погладив при этом.
Они, довольные, умчались играть с круглым предметом.

Я села за деревянное изделие с четырьмя ножками.
Поработав, надела два агрегата с подошвами.
Дышала О2 (ну, не только им, к сожалению: мы же в городе),
читала звуко-буквенные плоды писательской гордости.

Потом рыжую плазму сменил полукруг лимонный.
Синюю гладь озарил свет печальный евонный.
Снова чего-то хотят усато-пуховые зверики.
Я им дала, что хотят, а себе сварила культуру, привезённую в XVI веке из Южной Америки.

Снова почистила белые штуки, снова помыла конечности.
Намазала сторону головы, где два зрачка улыбаются вечности.
Спрятала опорно-двигательный аппарат под стёганым лоскутом.
И погрузилась в физиологическое состояние, умиротворённая оттого, что ни одним не прельстилась понтом.

3
Здесь искушённый читатель может закрыть уже этот раёшник,
потому что дальше будет совсем прямолинейно, в лобёшник.
Ну а до кого не дошло, тот пусть до конца прочтёт.
Я, собственно, что хочу сказать.
Для кого «волонтёр» звучит как понты, тот сам понтожор, понтоплюй, понтоглот.

А для нормальных людей это просто слово, такое же, как и других миллион.
Оно помогает коротко выражаться, а не городить из слов Вавилон.
И вообще, давайте, делая что-то хорошее, при этом не меряться разными частями тела.
(Про части тела — это уже не то, а просто чтоб слова «пиписьками» избежать из культурных соображений.)
Я высказала всё, что хотела.

* * *
1
Когда я выражаю свою точку зрения по некоторым вопросам,
в меня тотчас начинают кидать компостом,
тапками, помидорами, монтировкой —
ну, в общем, кто какой фантазией одарён и какой сноровкой.

2
Вот, например, я говорю: к изменам отношусь отрицательно.
Прежде всего: если тебе нравится человек, то трахать его необязательно.
Восхищаться можно дистанционно, благо пандемия нас этому научила.
Да и в целом есть разные способы познать чела.
Например, подружиться с ним или, в крайнем случае, нарисовать.
И нет нужды что-то куда-то совать.
Что до самих измен, то это хорошо и привольно, пока
кому-то не станет больно из вашего тройняка.
Или так, или мозг вынесут, хотя часто это один хрен.
Вот почему мне не нравится тема измен.

3
Всё-таки есть волшебство на земле. Стоит мне высказать свои взгляды личные,
в то же мгновение чудеса происходят токсичные.
Я, оказывается, ханжа, моралист, а то и вовсе бревно фригидное.
Но даже это не самое обидное.
— Ты не поняла эту сложную и тонкую штуку — жизню.
Ты отбираешь у нас право на нашу возню!
Нет, мы ошиблись. Ты не бревно, а его родственник. Который чурбан неотёсанный!
Ты вообще не вправе задаваться такими вопросами.

4
Как там сказал один учёный, а потом про это спел Костя Морев?
Сжечь не значит опровергнуть. Нельзя убедить, переспорив.
Повод, правда, был тогда поважнее, что ж, земля обмельчала.
Я больше не буду вас раздражать, я давно замолчала.
Моё остаётся при мне, а вы считайте меня кем хотите.
И делайте что угодно, хоть на голове ходите.
Будьте покойны, счастливы, веселы, любимы и жахнуты.
Только на всякий случай напомню.
Тот, кто советовал брать от жизни всё,
скалолазанье имел в виду.
И шахматы.

* * *

О, если б кот Санёк моим был литагентом,
как изменилась бы моя жиза!
Его гремуча смесь «торгаш с интеллигентом»
и жёлты продающие глаза.

О, если б кот Санёк моим был литагентом,
стремительно взлетели с ним бы ввысь!
Спрошу я: «Взяли текст?» Ага, ответят, хрен там!
Саньку ответят: «Как же! Кысь-кысь-кысь!»

Ах, если бы Санёк толкал мои нетленки,
к Олимпу живо пнул бы он меня!
Он шерстью б окропил издателя коленки —
последняя бы рухнула броня.

А попадётся вдруг издатель толстокожий —
«Не подпишу я с вами договор!» —
Санёк очки протрёт:
«Ну, воля ваша, что же.
Тогда я наблюю вам на ковёр».

* * *

Идёт весна городами-погостами,
идут побочки всякие вместе с ней.
А вы любите то, что стукнутые в детстве по голове девяностыми
люди называют эстетикой ебеней?
Сугробы лю́бите слепленные из бетона
(это было про снег или про дома?),
на пустыре белом чёрные гематомы
и обнажённые пиво-баночные закрома?
Можете ли вы любить весну хладную, вирусами заразную,
не используя слова хтонь и хмарь,
не апеллируя к эстетике безобразного,
не вспоминая даже, что вы говнарь?
Как просто любить поздние вёсны,
когда всё зелено, жёлто и голубо,
когда птички и почки, и все долбятся в дёсны —
легко по маю переться. А март полюбить слабо?
Ну и не люби́те его, ну и не надо.
Оставайтесь фанатами мая и прочей такой попсы.
Кажется, я говнарские термины употребила всё же. И ладно.
Главное — мне достанется больше серой бетонной красы.

* * *

Южное Тушино, воскресенье. Народу, что охренеть.
На остановке парень вкушает какую-то снедь.
Жрёт шаурму или макдачину лопает — не столь важное.
И вот по проспекту запрыгало нечто бумажное.

Я наблюдала проспектно-бумажный танец,
и в голове крутилось: вот ты засранец!
Отшлёпать тебя по филейному месту или вообще по жопе.
Из-за тебя мы культурно никак не приблизимся к Европе.

А бумажка тем временем танцевала уже на бис.
Она похожа была на платок, который обронил Арамис.
Ну, вы помните: с Д'Артаньяном знакомство у всех троих начиналось с какой-то шняги.
И все трое ему предложили скрестить шпаги.

И много чего ещё было: интриги, Констанция и красная хрень кардиналья…
Хорошая книга, подумала я.
Ладно, живи, каналья.

СЕРЁЖЕ ПУШКАРЁВУ

Отчего земля трясётся, словно в ожидании Рагнарёка?
Это Серёжа решил поиграть в футбол после урока.

Куда бегут в ужасе физруки всех школ?
Они спасаются. Серёжа забил им гол.

Что за хтонические сдвиги в асфальте?
Это Серёжа бьёт пенальти.

Чей это на болотах слышен вой?
Это опять физруки. Серёжа бьёт угловой.

Почему земля вздохнула свободно? Ура, отменяется Рагнарёк?
Это Серёжа закончил игру и пошёл пить чаёк.

* * *

Обычно мы спим под разными одеялами.
Так свободнее.
Но когда тебя нет,
я накрываюсь двумя:
твоим и сверху моим.
Иначе холодно.